Президент российского фестиваля документального кино «Артдокфест»
– о неизбежной дифференциации телерынка, отношении к ненормативной лексике на экране, впечатлении от DocuDays и нежелании стричь газоны
Виталий Манский: «Когда делаю кино, готов по-пластунски сутки ползти, прогрызая землю зубами…»
Виталий Манский - известный российский режиссер-документалист, автор фильмов «Частные хроники. Монолог», «Анатомия «Тату», «Девственность», «Родина или смерть» и других, отмеченных наградами на многих престижных кинофорумах.
Наша встреча состоялась на Одесском международном кинофестивале, куда Виталий привез для внеконкурсного показа свою последнюю работу «Труба», также завоевавшую симпатии профессионалов на «Кинотавре - 2013» (приз «За лучшую режиссуру») и на 48-м МКФ в Карловых Варах (приз «За лучший документальный фильм»).

О том, почему документальному кино нет места на ТВ

– Виталий, мое профессиональное знакомство с неигровым кино произошло на телевидении, в конце 80-ых. Я бы назвала их «золотыми» годами кинодокументалистики. Авторская свобода, смелость в выборе тем, интереснейшие поиски жанра и формы режиссерами. Затем - болотный застой. Сегодня, мне кажется, вновь возник интерес к «кино без игры», но он, скорее, фестивальный, чем зрительский. Поскольку то, что производит телевидение и определяет как «документальные фильмы», я бы таковыми ни в коей мере не назвала. Это телепрограммы. Вы много лет проработали на ТВ и знаете ситуацию, как никто другой. Что думаете об альянсе «телевидение - неигровое кино»?
– Дело в том, что сегодняшнее телевидение как в России, так, пожалуй, и в Украине (если говорить о неком постсоветском пространстве) находится в стадии становления. Притом не эстетического, а экономического. Экономические же законы предлагают, или даже в каком-то смысле диктуют, захват аудитории, соблазны больших рекламных продаж. При отсутствии сформировавшейся индустрии и рынка.

Мне некорректно комментировать ситуацию в вашей стране, потому буду говорить о России. У нас, условно говоря, до сих пор все каналы «первые», хотя, если рассматривать мировой и европейский опыт, в любом государстве существует первый канал, второй, десятый и сто двадцать пятый... А у нас и 125-ый - тоже первый, также делает свои новости. И все эти каналы, все эти бизнес-проекты, нацелены на захват основной массы зрителя, которая, прежде всего, не 100-процентна, даже если ее большинство. Она питается определенным продуктом, и менеджеры, в борьбе за максимально большее число телезрителей, начинают толкаться локтями и упрощать, упрощать, упрощать телевизионные проекты, тем самым опуская планку диалога с аудиторией до запредельного уровня. В этом контексте документальному кино просто нет места на ТВ.

И потому, если оно, якобы, и существует на телеканалах, то это, конечно, не документалистика, а своеобразная форма борьбы за зрителя. Что, в первую очередь, выражается в тематическом наполнении. Как правило, диапазон его таков: от сенсационных - до желтых тем; от геморроя у известной актрисы - до инопланетян... Или какие-то весьма упрощенные исторические экскурсы, ориентированные на совсем дезориентированного потребителя. И поэтому телевидение в борьбе за массовую аудиторию вообще не учитывает малые группы. Я сейчас говорю весьма деликатно, потому что можно перейти на более публицистичный пафосный стиль и сказать: телевидение попросту дебилизирует нацию. Однако оно делает это не специально, данный процесс - побочный эффект сражения за сладкую жизнь.

Отсутствие документального кино в телевизионном эфире - следствие этой схватки, но она, рано или поздно, закончится. Причем, известно, чем именно - поражением большинства телевизионных проектов. Под проектом я, в данный момент, имею в виду не телевизионную передачу, а канал как бизнес-проект чьих-то инвестиций. Конечно, произойдет дифференциация рынка. Станет понятно, что есть два-три больших канала, пять-шесть средних, появятся тематические. И тогда документальное кино вновь будет востребовано в той же степени, как оно востребовано в Европе, где процесс, о котором я говорю, уже когда-то прошел.

Просто мы живем во времена, когда возникло некое цивилизованное поле, в котором настоящее неигровое кино является мощным инструментом, в том числе, и имиджевого влияния. Телеканалы иной раз показывают документальные картины, чтобы подчеркнуть свою лояльность, дать некий сигнал аудитории: «Мы уважаем каждого из вас, мы готовы вести диалог на вашем языке». Это сложный, многоступенчатый процесс, который только начинается. Хотя в России он еще даже и не начинается...

О предложении Путина ввести «Кодекс Хейса»

– В настоящее время неигровое кино постсоветского пространства нередко обвиняют в «чернухе»: мол, кинематографисты не видят вокруг себя ничего позитивного. Я не настроена столь радикально, но меня безумно раздражает, когда 17-летний первокурсник (еще не умеющий - не то что писать сценарии! - связно излагать собственные мысли, не владеющий ремеслом режиссера) выбирает самоигральную, спекулятивную тему. Берет в руки камеру и идет в дом престарелых, или в дом малютки, в интернат, где живут психически нездоровые люди - и горд собой безмерно: дескать, вот сейчас и я сделаю фестивальное кино! Ему почему-то в голову не приходит, что снимать можно только о том, что знаешь, видел, чувствуешь: о первой любви, о родителях, о выпивохе из соседней квартиры, который, оказывается, пишет замечательные стихи... Как президент международного кинофестиваля «Артдокфест», вы хорошо знаете мировое документальное кино: какие темы интересуют сегодня ваших коллег в Европе, в Америке?
– «Чернуха» - это достаточно распространенное обвинение для постсоветского кинематографического пространства. Как для игрового, так и для документального. Но если проводить некую параллель и сравнение с кинематографом Европы, я бы говорил не о том, что там  кино абсолютно позитивное, а у нас - беспросветно депрессивное. А о внимании европейского автора к человеческой судьбе. Если даже картина сопряжена с трагедией, со смертью, с каким-то асоциальным существованием (а мы видим немало таких фильмов), то в Европе режиссер все равно прорывается сквозь оболочку внешних эффектов. Эти эффекты, безусловно, в каком-то смысле самоигральны и важны для кино, но он прорывается к человеку, пытается разобраться в его рефлексиях, выводит личность и ее чувства на передний план. Действительно, в постсоветском пространстве нередко эксплуатировали, эксплуатируют и, наверное, еще немало лет будут эксплуатировать болезненные темы без обращения к душе героя. А она есть у любого человека...

В настоящее время в России начинает проводиться некая цензурная политика. Путин настойчиво предлагает ввести «Кодекс Хейса» (этический кодекс производства фильмов в Голливуде, принятый в 1930-м году. В 1967-м упразднен. - Авт.). Это глупо, абсурдно. Почему-то государство думает, что оно может своими директивами поворачивать реки вспять или выстраивать мышление художника. Это не удавалось никому и никогда: инквизиция сжигала людей на кострах, а они все равно утверждали неприемлемые для власти, крамольные идеи, что земля, оказывается, не на трех китах стоит. Развитие мысли подавить невозможно - чем больше на нее будут оказывать давление, тем активнее она будет прогрессировать. Доказано исторически.

И если представить, что в результате подобной цензуры теперь в документальном кино не будет допускаться ненормативная лексика, это вообще катастрофа. Потому что, коль твой герой таков, ты просто не имеешь морального и профессионального права его рихтовать или перестраивать, предлагать произносить сглаженные тексты. Подобные действия настолько нелепы, что я даже не хочу их касаться.

Сосредоточусь на вопросе. Да, действительно, эксплуатация внешних эффектов присутствует. Это тоже некая болезнь, которая пройдет, мне кажется, когда мы (как общество в целом) научимся уважать человека, индивидуальность. Пока нет такого уважения, почему бы не использовать людей, как букашек-таракашек.

Об отношении к жанру мокьюментари

– А как вы относитесь к удивительно интересному, но достаточно провокационному жанру - мокьюментари?
– Меня смущает - как в кино в целом, так и в развитии мокьюментари - веяние моды, когда нужно или не нужно, органично или неорганично, но раз пошла такая струя, значит, давайте и мы в эту струю подуем. Мне интересен мокьюментари как жанр, когда к нему прибегают не ради формы, а ради идеи, нового ее выражения, свежей мысли. Мокьюментари появился еще лет 25 назад, когда Вуди Аллен снял «Зелиг» - это было событие! А когда сегодня все, кому не лень, изощряются, даже в социальных сетях делают фейковые интервью - это бессмыслица. Один фейк для пробуждения ото сна - может быть, и хорошо, но когда ты уже просто теряешь веру в печатное слово (в том числе, и веру в документальное кино) из-за несметного появления так называемых мокьюментари... Правда, меня в этом смысле не проведешь, я все швы вижу... Но подобные опусы не на меня и рассчитаны.

Тут происходит двоякая история: сначала телевидение украло, по сути дела, термин документалистика, и под видом документального кино стало дезориентировать зрителя и втюхивать ему свой коммерческий продукт. Затем под видом неигровых фильмов стало в промышленных масштабах выбрасывать мокьюментари, а это колоссальный удар по документалистам, которые не могу ответить. Это схватка, когда ты стоишь с завязанными руками и ногами, а тебя бьют палкой по почкам. Потому что мы, документалисты - сужающаяся армия, которая уже превратилась в маленький взводик стойких оловянных солдатиков, - не можем на этот удар ответить, потому что у нас нет никаких коммуникативных средств, никакого общения с аудиторией.

Если зрителя, как ковровой бомбардировкой, накрывают фейковым кино, то, чтобы бороться за свою публику, мы должны что-то предложить. А где мы предложим свои работы? Телевидение неигровые фильмы не демонстрирует, кинопрокат их не берет... Скажу больше - немало фестивалей начинают уходить от истинной документалистики. И в угоду различных, в том числе, политических и экономических соображений, предлагать зрителю на киносмотрах некий телевизионный продукт (пусть даже более качественный, чем остальной поток на ТВ). Это очень опасно и огорчительно, хотя, повторюсь, телевизионные документальные проекты бывают иногда очень достойного качества. В России есть замечательный режиссер, который делает прекрасные телевизионные неигровые картины - Сергей Мирошниченко. Он снимает проект «Рожденные в СССР» - очень емкий, профессиональный, с душой сделанный. Но мы, кинематографисты, понимаем, что это документальные телефильмы. Сергей - достаточно мощный пропагандист данного направления, и на Московском международном кинофестивале, к примеру, он предъявляет аудитории очень сильные успешные мировые телевизионные документальные проекты, которые даже удостаиваются фестивальных премий. А зритель, смотря эти фильмы, начинает думать, что они и есть предел или пограничье огромного континента истинного неигрового кино, и не догадывается, что может быть по-другому. Вот, если бы мы жили сейчас и не знали, что существует Индия, Америка... Или не знаем ведь в настоящее время, есть ли жизнь на Марсе?.. На самом деле жизнь есть, существует цивилизация, о которой просто никто не догадывается.

Отношение к документальному кино сегодня - это как «есть ли жизнь на Марсе?».

О съемках документального кино как акте самосожжения

– Поскольку у меня особое отношение к неигровому кино, меня всегда смущал и восхищал в людях, которые им занимаются, один момент. Документалистику и в лучшие ее времена смотрела гораздо меньшая аудитория, нежели художественные ленты. А уж сейчас и подавно. Потому даже стойкие оловянные солдатики, снимающие сегодня документальное кино, порой оглядываются на кинопроизводство, на бизнес: пройдет ли та или иная тема, поедет ли работа на фестиваль?.. Вы закончили ВГИК перед крахом Советского Союза. Что нужно иметь в характере, чтобы прийти в документалистику, когда кино, по сути, вообще прекратили снимать? Даже художественные фильмы, не говоря уж о неигровых...
– Это правда. Я думаю, что в результате постперестроечных процессов в документальное кино не пришло очень много по-настоящему талантливых людей, которые нашли иные формы собственного проявления. Я не хочу сказать, мол, раз они не стали жертвенниками, значит, неправильные и плохие. Жизнь - штука сложная, иногда делаешь выбор в угоду соблазнов, тех или иных благополучий, тем более, что документальное кино - своеобразный способ жизни, который действительно в чем-то созвучен с самопожертвованием. Безусловно. Но представьте себе: в России большие перемены, и ты чувствуешь в себе потенциал гражданского поступка. Накопилась энергия, которую готов преобразовать в определенный художественный манифест, и набухший этой эмоцией, думаешь, как ее лучше выразить, интереснее преподнести? Может аудиовизуально? Или кинуть камень в окно, написать картину, устроить перформанс?.. Ведь что такое гражданский поступок? Ты хочешь чего-то добиться, чтобы быть услышанным. В этом контексте кино находится в перечне после брошенного камня - последнее, что придет в голову. Потому что, даже если ты швырнешь один булыжник в одно окно, о тебе узнают, по крайней мере, люди, живущие в доме. Моментальное действие, требующее пятнадцати секунд. А чтобы быть услышанным жильцами этого дома посредством кино, ты должен прожить год, чудесным непонятным образом фильм не только сделать, но и донести до своих соседей, в чьи квартиры само по себе твое кино никак не проникнет. Камень просто влетит и разобьет стекло, а фильм - нет. Потому что картина попадает к зрителю через телевизионный эфир, который закрыт для настоящей документалистики. Через кинотеатр, который закрыт для неигрового кино. Как донести свой манифест до людей?!

Я уже приводил этот пример. Сегодня снимать документальное кино, тем более, острое, - сродни акту самосожжения. Но при одном условии - ты сжигаешь себя где-нибудь в заброшенном бараке, в закрытом пространстве, и даже твой пепел никто не найдет. Этот пример я приводил, отвечая на вопрос, почему отсутствует политическое и антипутинское кино в России. А зачем его делать? Снимешь, откроешься, создашь свой манифест, но, кроме спецслужб, о нем никто не узнает. Все российские фестивали сидят на государственном финансировании, они просто тупо боятся демонстрировать подобные фильмы. Поскольку, сделай они это - тотчас прекратятся денежные вливания.

Фестиваль документального кино «Артдокфест» не занимается политикой. Мы - свободный форум, и нас демонстративно образцово-показательно уничтожают финансово.

О кинофестивале «Артдокфест» и его конкурентах

– Откуда же  вы берете деньги?
– Я просто упертый человек. Если нам вообще не станут давать денег, мы все равно будем проводить фестиваль ровно такой же, как и сейчас. Вот мы приехали в Одессу (может, это не самое корректное сравнение, но, все же!), сидим в хорошем отеле, на фестивале отличное транспортное обеспечение, нас везде возят, и, тем не менее, я вчера слышал какое-то бурчание о том, что не вовремя машину подали. К нам же приезжают лучшие режиссеры-документалисты, с мировыми именами, живут в хостеле по два человека, в коммуналках, ездят в метро, и я ни разу не слышал от них ни слова о том, что кого-то куда-то не так поселили. Потому что «Артдокфест» - единственное место в Российской Федерации, где на протяжении восьми-девяти фестивальных дней предлагается несуществующая в стране степень профессиональной, зрительской, эстетической, социальной, духовной свободы. И потому все остальное вообще не имеет никакого значения: что, как и где...

Мы боремся, собственно говоря, за два основных показателя -  максимально качественную проекцию (техническая сторона представляемых фильмов) и  максимально качественное наполнение. То есть, никаких компромиссов по составлению конкурсной программы. Никаких «у этой юбилей», «а у того хромая нога», «а Васю бросила жена», «а про Мишу попросило министерство культуры», «а Зоя дружит с губернатором»! Даже, если этот «кто-то» - твой друг, твоя жена или даже твой фильм. Вот этого не существует.

– Кстати, а вы выставляете свои картины на «Артдокфесте»?
– Нет, конечно. Иногда показываю во внеконкурсных программах.

Более того, многие годы я являюсь еще и президентом Национальной премии в области документального кино, а там вообще 50 членов жюри, и голосование тайное, и результаты подсчитывает аудиторская компания... Много всяких «порогов». Какое-то время я участвовал в соискании на премию, до 2007-2008 годов. И ежегодно ее получал. И каждый раз, выходя на сцену, чувствовал себя очень дискомфортно. Тогда и принял решение больше не представлять свои работы. При всем том, что готов руку дать на отсечение, что не имею на решение жюри никакого влияния и воздействия, но, тем не менее...

В нынешнем году мы впервые за несколько лет выставим на соискание премии «Трубу», но только в операторской номинации. Я не имею права перекрывать коллеге кислород, ведь работа сильная - вот пусть и поборется за приз.

На «Артдокфест» же свои картины не могу брать по определению. На нашем фестивале всего три члена жюри, и мы общаемся. Хотя, верите, мечтал бы поучаствовать в конкурсе, потому что знаю: он - настоящий.

– Виталий, вы сказали, что «Артдокфест» - единственный фестиваль документального кино в России. А что случилось с питерским «Посланием к человеку», с Екатеринбургским форумом неигрового кино?
– «Послание к человеку», к моему глубочайшему сожалению, перестал быть документальным фестивалем. Организаторы ввели в программу короткометражные игровые и анимационные фильмы. В итоге конкурс выглядит таким образом: полнометражные документальные, короткометражные документальные, короткометражные игровые и короткометражные анимационные. И потому сегодня этот форум мало кому интересен из профессионального сообщества. Аниматоры не едут, потому что слишком мало анимации, неигровикам недостаточно документалистики, аналогичная ситуация с режиссерами игрового кино. Фестиваль оказался - между... Я был в жюри обновленного «Послания к человеку», это непростая история. К тому же, и его коснулась цензура. В прошлом году, к примеру, организаторы пригласили на фест сербского режиссера Майю Милош, которая сняла картину «Клип», получившую приз в Роттердаме. И, естественно, решили показать на кинофестивале резонансный фильм. Им недвусмысленно намекнули: если это произойдет, возникнут проблемы с финансированием. «Клип» был проанонсирован, но зрители его не увидели. На мой взгляд, непростительная слабость со стороны команды «Послания к человеку»... Правда, есть надежда, что нынешний президент кинофестиваля режиссер Леша Учитель примет определенные, может быть, даже радикальные меры, чтобы киносмотр «Послание к человеку» восстановил былую репутацию. Учитель - человек авторитетный и амбициозный.

О Екатеринбургском кинофестивале. Некорректно обсуждать конкурентов, но здесь не показывают самые яркие картины, сделанные в России. Скорее всего, организаторы феста также хотят сохранить лояльные отношения с консервативной властью. Поэтому там не принимали участие ни «Зима, уходи», ни другие хорошие фильмы, получавшие гран-при на «Артдокфесте». Известно, что призер фестиваля режиссер ленты «Милана» Мадина Мустафина подавала картину в Екатеринбург, но ее не приняли для показа, потому что в «Милане» есть матерная речь. А это фильм о трагическом взрослении семилетней девочки, живущей с матерью-бомжихой в лесу! Как они должны говорить?!. В этом основная трагедия картины - мы видим, как умирает, рождаясь, человек.

О лидерах современного неигрового кино

– Какие смотры неигрового кино - авторитеты для вас лично? Где престижно представлять свой фильм ?
– Я бы сказал, что в России таких кинофестивалей почти нет. В мире - это Международный амстердамский фестиваль документального кино, Фестиваль документального кино в Лейпциге. Я много слышал о киевском форуме DocuDays. Как-то у меня выдалось два свободных дня, и я прилетал на это время в Киев - пощупать, понюхать. Мне очень понравилась атмосфера DocuDays, импонирует команда организаторов, которые работают по зову сердца. Мне так показалось, во всяком случае. Мы отобрали в конкурс «Артдокфеста - 2013» фильм украинского режиссера Александра Течинского «Сэры и сеньоры».  О том, как в Одесскую область в определенные летние дни приезжают хасиды на могилу своего товарища. Очень хорошая работа.

– Поскольку сообщество документалистов небольшое, и вы знаете друг друга буквально поименно, назовите, пожалуйста, несколько фамилий коллег, на кого зрителю стоит обратить внимание в первую очередь?
– Безусловно, в России нужно следить за тем, что делают Александр Расторгуев, Павел Костомаров, Виктор Косаковский, Сергей Лозница (насколько, правда, можно о Лознице говорить как о российском режиссере, ведь он - украинец, а живет в Германии!)... Ученики Марины Разбежкиной - очень яркая генерация, которая приходит в кино. Сделала дебютную картину известный критик Люба Аркус, тоже украинка, она моя землячка, из Львова. Андрей Грязев, конечно же.

Вот видите, все плохо-плохо-плохо, а, тем не менее, уже под десять фамилий набралось. То есть, следить есть за кем, и надежда есть, что документальное кино не растворится в телевизионно-коммерческой патоке. Тот же Андрей Грязев свою картину «Завтра» снимал на собственные деньги. Он получал на «Артдокфесте» гран-при, мы даже предлагали ему помощь, но Андрей принципиально делал картину на средства, которые зарабатывает, давая уроки фигурного катания. (Грязев - тренер, профессиональный спортсмен, участник Чемпионата Европы по парному фигурному катанию, занял четвертое место)... И «Завтра», следует сказать, по рейтингу эффективности (а такой был проведен впервые в прошлом году) занял второе место среди тысячи фильмов. Первое место - картина Виктора Косаковского «Да здравствуют антиподы», третье - «Антон тут рядом» Любови Аркус.

Что еще любопытно. У лидера - ленты Косаковского - бюджет 1,5 миллиона евро. А второе место заняла картина Грязева «Завтра», у которой бюджета вообще нет, он в минусе! Потому что человек отрывал эти деньги от семьи, его не поддерживало ни Министерство культуры, ни фонды, и, тем не менее, лента представляла Россию на «Берлинале» и на других фестивалях. Вот такая штука: вне зависимости от денег, бюджетов (естественно, никто такой работе не даст госпремию, не покажет по телевизору) есть люди, для которых форма жизни - снимать кино.

– Сергей Лозница - блестящий документалист - ушел в игровое кино. У вас не было такого желания? Ведь, как ни крути, это более легкий путь, нежели то, чем вы занимаетесь. Хотя для меня «Труба» - художественное кино, не документальное...
– Дело в том, что у меня действительно не было и нет желания делать игровое кино, но один негативный опыт в этом плане имеется. В 1990 году Алексей Герман пригласил меня на свою студию. Мы не были знакомы, он посмотрел мой документальный фильм, позвонил и сказал, чтобы я приезжал в Ленинград и запускался - делал все, что хочу. Дал прочитать сценарии, что были в «портфеле». Я выбрал Геннадия Островского «Еврейское счастье», начал снимать... А поскольку был очень молодым кинематографистом, еще не стоявшим на ногах даже в документальном кино, для меня работа в художественном стала таким разочарованием! Просто колоссальным! И я благодарен судьбе, что она отвела меня от профессии режиссера игрового кино.

Когда мы только запустились, случился путч, рухнул Советский Союз, прекратилось финансирование. Мы что-то смонтировали, просто чтобы покрыть расходы, я перекрестился и больше в эту воду не войду. У меня такое свойство характера: не могу делать то, что мне неинтересно. Жена обижается: мало помогаю по дому или на даче, но для меня подстричь газон - просто катастрофа! А если делаю кино, готов по-пластунски сутки ползти, прогрызая землю зубами.

И чтобы снизить градус пафоса, скажу: я спросил однажды у одного неплохого документалиста, который ушел в игровое кино: «И чего?..» А он мне говорит: «Старик, ты не понимаешь, там артистки!» :)

О разнице украинского и российского менталитетов

– Вы - львовянин, уехали из родного города совсем юношей, после школы. Ощущаете разницу украинского и российского менталитетов? Или уже адаптировались?
– Не то слово, ощущаю. Вот это львовское, и в чем-то европейское, воспитание до сих пор заставляет меня смотреть на Россию, которую я естественным образом считаю своей родиной, через призму, которая раскладывает нашу российскую бессмысленность. Фильм «Труба» снят сквозь призму европейского сознания. Меня это мучит, я не могу понять, почему замечательные люди, окружающие меня, не живут так, как того заслуживают... Это ведь очень просто - жить цивилизованно!

– А чем документалистика показалась вчерашнему школьнику столь интересной? Если кино, то пусть бы игровое - там хоть артистки есть...
– Кстати сказать, я поступал, в каком-то смысле, ради артисток. Нужно понимать, что это происходило в 1981 году, во времена дремучего застоя. Никаких перспектив. Я не был оптимистом. И не таил надежд на крушение империи. Понимал: раз так легла для меня карта - прожить в Советском Союзе до конца дней своих, нужно как-то эту жизнь разукрасить. Дело в том, что еще во Львове, начиная со второго класса, я снимал кино. Первый фильм мы делали с друзьями - детектив про ограбление банка на 16- миллиметровой камере, с трюками (у моего одноклассника был «Киев-15», по-моему). И со второго класса занимался фотографией. К тому же, в Западную Украину в те годы постоянно приезжали киношные экспедиции (тот же Георгий Юнгвальд-Хилькевич с «Д'Артаньяном и тремя мушкетерами»), и я вместо школы пропадал на съемочных площадках.

Когда ехал во ВГИК, хотел снимать мюзиклы. Если совсем цинично говорить, думал: все равно жить в этой стране, значит, стану ездить в командировки в Сочи, будет у меня кордебалет под пальмами танцевать... А потом уже, учась в институте, столкнулся с реальностью (понятно с какой)... Мы с товарищем сделали первую документальную картину на тему самоубийства в Советском Союзе. На примере женщины-поэтессы, которая, не находя выхода из жизненной ситуации, наложила на себя руки. Фильм лег «на полку». А позднее, еще во время нашей учебы, произошел знаменательный апрельский Пленум ЦК КПСС, Горбачевские тезисы... И пошло-поехало. Картину, год пролежавшую «на полке», вытащили, и я понял, что подобное кино востребовано. Увидел огромные залы, где люди висели на люстрах, чтобы посмотреть перестроечные фильмы. Меня это очень воодушевило. Вот так я и оказался в документальном кино.

О Киносоюзе и Союзе кинематографистов России

– Я поняла, что вы фанат кино, и газоны стричь не будете ни за что! А релакс от чего происходит? Что любите делать, когда не снимаете, не пишете сценарии?
– А я отдыхаю, работая. Если я нахожусь в простое (возникает, например, ситуация, когда не могу сосредоточиться на чем-то, что-либо почитать или записать, а у меня  много всяких заметок), начинается ад, хуже нет ничего!

– То есть, хобби у вас нет?
– Никакого хобби и близко нет. Никаких интересов, кроме кино.

Дело в том, что у меня очень много разнообразной киношной деятельности. Стыдно сказать, но все мои «регалии» сложно перечислить. Например, наш Киносоюз ведет мощную борьбу за цивилизованные отношения в стране, за построение гражданского общества. Заседания в думе, премьеры, вице-премьеры - все это тоже огромный кусок времени отнимает.

– Два слова о Киносоюзе. Каков его статус сейчас, и каковы в настоящий момент отношения между Киносоюзом и Союзом кинематографистов России?

– Помните анекдот: стоит мамаша у песочницы, где играют десятеро детей, и говорит: «Ну, посмотрите, мой объективно лучше!..»  Что я могу сказать о Киносоюзе? Объективно лучше. Вот и все. Порой нас критикуют за то, что мы недостаточно жестко высказываемся по некоторым позициям. Хотя нам кажется, что делаем важную работу: пытаемся отслеживать определенные действия государства, по мере сил бить его по рукам, потому что оно постоянно находится за границами цивилизованных отношений, вообще не предлагает никаких правил игры в киноиндустрии - их просто не существует.

Мы, неся личные потери (поскольку, все - действующие кинематографисты, и все, так или иначе, находимся в зависимости от житейских обстоятельств), пытаемся заставить государство озвучить любые правила для фестивальной деятельности внутри России. При этом, меня же знают руководители различных ведомств, а мне приходится обострять с ними отношения, в том числе, с ущербом для себя. Но я понимаю: если мы не добьемся определения правил, то наш кинематограф свалится в такой беспредел, где проиграют все. Все абсолютно! Даже Михалков, который, конечно же, главный закоперщик коррупционной, и, в какой-то степени, кумовской кинематографической деятельности.

Фото - ruskino.ru